Архитектура жилища в Москве 1924—1932 годов

При всей широте диапазона поиска новых типов общественных зданий в Москве конца 20-х — начала 30-х годов картина жилищной архитектуры этого периода была, пожалуй, еще более контрастной. Необходимость создания жилищ, отвечающих изменившимся социальным потребностям, была очевидна, общая нужда в жилье чрезвычайно остра, ресурсы ограничены. В этих условиях практически одновременно существовали вчерашняя мечта об идиллии «городов-садов» с их индивидуальным бытом в коттеджах среди зелени и радикальнейшие идеи ломки сложившихся форм быта и его полной коллективизации. А между этими крайностями развивалось строительство, очень жестко обусловленное трудными реальностями времени. Здесь искали простоту не для выражения духа эпохи, а для сокращения разрыва между потребностями и возможностями, жертвовали тем, чем можно было пожертвовать ради основного — сокращения жилищной нужды.

Собственно кратковременная популярность старой модели «города-сада» тоже связана с состоянием неокрепшей еще строительной базы. Казалось, что облегченные конструкции двухэтажных коттеджей и сблокированных домов избавляют от многих трудностей строительства. Такими домами в 1924—1926 гг. застраивались поселок кооператива рабочих завода «Красный богатырь» в Богородском на Миллионной улице и кооперативный поселок «Дукстрой», занявший полосу Ходынского поля вдоль Беговой улицы, у Ленинградского проспекта. Последний, сооруженный по проекту инженера Б. Вендерова, получил ностальгически традиционные двухэтажные домики с высокими кровлями и верандами, по 4—8 квартир в каждом. Мелкомас штабные постройки редким пунктиром тянулись вдоль красной линии. Нерациональность использования территории и городских инфраструктур делала этот вариант развития бесперспективным. К 1927 г. его ошибочность уже нельзя было оспаривать (во всяком случае, в конкретном применении к московскому строительству, хотя «дезурбанистская» идея сочетания распыленных по территории индивидуальных домиков с объектами системы общественного обслуживания еще некоторое время находила защитников).


В те же годы укреплялись позиции сторонников максимального обобществления быта на базе комплексных домов-коммун. Образцом для них видели бытовые коммуны рабочих, которые сложились в национализированных домах. Такие коллективы, более всего популярные среди рабочей молодежи, объединялись общей заботой о заготовке продуктов, приготовлении пищи, уходе за детьми, стирке. Они охватывали жильцов нескольких квартир или целого дома. На основе их опыта архитекторы стремились выработать программы жилищ нового типа.

В 1925 г. Моссовет объявил конкурс на проект «коммунального дома». В основу его задания был положен принцип полного освобождения домашней хозяйки от повседневной домашней работы (идея эта прорабатывалась и уточнялась на обсуждениях во многих коллективах предприятий). Один из конкурсных проектов, выполненный архитекторами Г. Вольфензоном, С. Айзиковичем и Е. Волковым, был принят кооперативным товариществом «1-е Замоскворецкое объединение» и в 1929 г., к 12-й годовщине Октября, завершен строительством в Хавско-Шаболовском переулке (ныне улица Лестева, 4а).

Авторы проекта стремились обеспечить постепенность перехода от жилья традиционного к жилью коллективному, и принятый ими тип здания имел «гибридный» характер — дом с корпусами в пять и шесть этажей соединял четыре пятиэтажные секции трехкомнатных квартир (всего их было 40) с общежитием, которое, собственно, и было домом-комму-ной. Последнее кроме 230 жилых ячеек, связанных коридорами, имело общественную столовую, клуб, ясли, детский сад. Архитекторов резко критиковали за половинчатость программы, сочетание трафаретных квартир с обычной гостиницей и компромиссность композиции, в которой не выявлены функциональные различия частей, связанных с П-образной конфигурацией плана (переставшее удовлетворять требованиям, которые предъявляются к жилищу, здание при реконструкции переделано для учреждения). Компромиссность решения отличала и дом кооператива «Дукстрой» (Ленинградский проспект, 26) с коридорной планировкой и малометражными квартирами, имевший некоторые элементы общественного обслуживания (1927—1928, архитектор А. Фуфаев). Эффектно скомпонованные в конструктивистском стиле внешние углы открытого двора, обрамленного П-образным корпусом, долго были излюбленным сюжетом фотографов (позднее застроены).

В противовес этим осторожным экспериментам в печати и поисковом проектировании в 1929—1930 гг. стали предлагаться идеи самые крайние. Выводились они, с одной стороны, из положений научной организации труда, которые тогда казалось не только заманчивым, но даже и логичным напрямую переносить в сферу быта; с другой стороны, такие идеи питала аскетическая эстетика конструктивизма (характерно стихотворение Маяковского «Даешь изячную жизнь», кончающееся словами: «Лозунг: // — В ногах у старья не ползай! // — Готов // ежедневно // твердить раз сто: // изящество — // это стопроцентная польза, // удобство одежд // и жилья простор»),


«Современная архитектура» опубликовала в 1930 г. статью молодого архитектора Н. Кузьмина из Томска «Проблема научной организации быта». Жизнь человеческая разъята в ней автором на ряд стандартизированных процессов, расчислена с точностью до одной минуты. И по мысли И. Кузьмина, в доме-коммуне, проект которого он составил, «график жизни» должен был соблюдаться неукоснительно, направляемый командами по радиотрансляции, начиная с 6 утра, когда раздавалась команда убирать постели В спальне полагалось только спать, жить — в культурном центре. «Научная организация быта» должна была охватить и «организацию эмоций человека». Этот гротескный проект не был единственным, и подобные мечтания, рожденные отвлеченным теоретизированием, обсуждались всерьез, глубоко компрометируя самый принцип перестройки жилища и быта

В Москве отражением этого рассудочного радикализма стал студенческий дом-коммуна, сооруженный в 1929—1930 гг. по проекту архитектора И. Николаева (улица Орджоникидзе, 8/9). Функции здания жестко расчленены: в узкой, растянувшейся на 200 м «пластине» в восемь этажей по сторонам коридора располагалась тысяча «спальных кабин» на двоих, по 6 кв. м каждая; в трехэтажной «дневной группе» были объединены вестибюль, столовая, залы для занятий. Связывались дневной и спальный блоки через санитарный корпус, проходя который жилец дома-коммуны обязательно принимал душ и переодевался в большой раздевалке с индивидуальными шкафами. В спальне с искусственной вентиляцией были только две кровати и два табурета — все личные принадлежности, необходимые для занятий, оставались в читальном зале. Холодно-ясным, основанным на четких контрастах было и решение экстерьера Интерьеры нарочито суровы и обнаженны. Им придан некий дух производственных помещений, долженствовавший, по-видимому, прививать сосредоточенность и целеустремленность «духовному производству». Верно, что студенческое общежитие — не дом с постоянным населением и психологически жесткая запрограммированность всех жизненных процессов здесь переносится легче. Однако и в этом случае впоследствии оказалась необходима полная реконструкция здания, сохранившая лишь общие черты первоначального облика.

Критик конца 20-х годов отмечал: «Когда слышишь страстные речи молодых архитекторов в пользу этого тюремного стиля, невольно убеждаешься, что они добиваются противоположного смыслу их речей. Их отречение от всякой романтики — романтично. Их художественный аскетизм не от инженерии, всегда гуманной... Это — культ мертвого дома...» Комнаты-кабины, комнаты-купе со скудной мебелью, превращенной в аппаратуру, агрессивно противопоставлялись личному, индивидуальному. Человека заслоняла схематизированная умозрительная модель жизненных функций. Наступление вульгаризаторов идеи жизнеустройства было вовремя остановлено постановлением ЦК ВКП(б) «О работе по перестройке быта», принятым 16 мая 1930 г., где обращалось внимание на «крайне необоснованные, а поэтому чрезвычайно вредные попытки... «одним прыжком» перескочить через те преграды на пути к социалистическому переустройству быта, которые коренятся, с одной стороны, в экономической и культурной отсталости страны, а с другой — в необходимости в данный момент максимального сосредоточения всех ресурсов на быстрейшей индустриализации страны, которая только и создает действительные материальные предпосылки для коренной переделки быта».


Постановление ЦК ВКП(б) указало на необходимость трезвой оценки экспериментов с жилищем. Это помогло не только остановить развитие нежизненных новаций, но и поддержало многие плодотворные мысли, среди них и разработки так называемых домов «переходного типа». Авторы проектов таких построек подвергались резким нападкам как сторонники компромиссов. Сейчас, однако, мы видим, что среди созданного ими есть то, что относится к наиболее значительным достижениям советской архитектуры второй половины 20-х — начала 30-х годов.

Принципы такого жилья были намечены в товарищеском соревновании на проект дома для трудящихся, которое в 1926—1927 гг. провели члены ОСА. Главной идеей, объединявшей очень разные проекты, была возможность свободного выбора формы жизненного уклада — привычного индивидуального быта с каким-то частичным подключением к системам общественного обслуживания или коллективизированного. На такой основе в 1928 г. начала свою работу по рационализации жилища группа архитекторов во главе с одним из лидеров советского конструктивизма М. Гинзбургом. Создавались проекты жилых ячеек, удобных и вместе с тем экономически реальных для посемейного заселения в условиях конца 20-х годов. Все бытовые процессы подвергались самому серьезному научному анализу, чтобы определить целесообразные взаимосвязи между ними и оптимальные площади помещений. Искалось и сочетание пространств, обеспечивающее психологический комфорт и выразительный интерьер квартиры. Жилище рассматривалось как элемент новой культуры общества. Были исследованы и варианты сочетания ячеек в системе дома «переходного типа», где индивидуальное жилище связывалось с помещениями общественного обслуживания.

Результатом этой работы стали не только стандарты и типовые проекты, но и постройки, лучшая среди которых — созданный в 1928—1930 гг. по проекту М. Гинзбурга и И. Милиниса жилой дом Наркомфина на Новинском бульваре (ныне улица Чайковского, 25, корпус во дворе). Его шестиэтажный жилой блок соединен по второму этажу с корпусом, где размещались детский сад и столовая, обслуживавшая жильцов. Энергично расчлененное горизонталями здание, приподнятое на колоннах, образующих первый этаж, напоминает корабль. Дом имеет два сквозных коридора — на втором и пятом этажах — и две лестничные клетки. Квартиры, связанные коридорами, расположены в двух ярусах (благодаря этому число коридоров и сведено до двух), их помещения соединены между собой внутренними лестницами — низкие кухни внизу, такие же низкие спальни и санузлы наверху, общая жилая комната двойной высоты служит резервуаром воздуха для всей квартиры. Кухни сведены до минимума, поскольку предполагалось, что жильцов будет обслуживать столовая. Первый этаж архитекторы не застроили, чтобы не разделять сад, среди которого стоит дом, и потому, что считали этот этаж мало подходящим для жилья. Открытая галерея объединяет второй этаж, ее четкую линию повторяют ленточные окна с сильно выступающими подоконниками. Переход от этой серии жестких горизонтальных элементов к простору неба образуют динамичные очертания надстроек на плоской кровле. Все здесь построено на смелых контрастах. Цельному пространству жилой комнаты с ее двойной высотой противостоит измельченность остальной части квартиры, дробности жилого корпуса — целостный куб общественного центра. Форма вырастает из конструкции — непрерывность ленточных окон обеспечена несущим каркасом, который позволил сократить стену до полос термоизоляционного материала, лежащих на консольных концах перекрытий. Смелые идеи, заложенные в проекте этого дома, имели широкое плодотворное влияние как на советское зодчество, так и на архитектуру за рубежом (в частности, на творчество Ле Корбюзье и жилые постройки шведских архитекторов). Общественные помещения дома с самого начала использовались не по их прямому назначению; переделки изменили большую часть квартир; дом, однако, и сегодня сохраняет характер первоначального облика, входя в число лучших памятников строгой эстетики конструктивистов.

В меньшей степени сохранились два других дома «переходного типа», сооруженные в Москве, — дом на Гоголевском бульваре, 8 (1929, архитекторы М. Барщ, В. Владимиров, И. Милинис, А. Пастернак, Л. Славина), ныне занятый трестом Стальпроект, и дом в Ростокине (ныне проспект Мира, 186, 1928—1930, архитекторы М. Гинзбург и С. Лисагор), соединявший односекционный пятиэтажный блок с общежитием для одиноких и корпус с клубом, столовой и прачечной.


Эксперименты с домами «переходного типа» не получили дальнейшего развития. Сама идея такого дома была все-таки модификацией дома-коммуны, возникшего в трудные годы гражданской войны и начального этапа восстановления народного хозяйства. Увлечение домами-коммунами стало проходить по мере того, как развивались городские системы общественно-бытового обслуживания, смягчались и уничтожались временные трудности организации быта и материального снабжения. Те еще несовершенные формы коллективного быта, которые складывались в домах-коммунах, переставали удовлетворять по мере повышения уровня жизни. Поспешно внедрявшиеся без проверки радикальные предложения, непродуманность, случайность контингента людей, заселявших дома с системой общественного обслуживания, экономические ограничения, не позволявшие развивать качественный уровень обслуживания,— все это компрометировало новый принцип организации жилища, делало обычный секционный дом предпочтительным в сравнении с ним — не только более привычным, но и более удобным.

На фоне «ярмарки идей», в которую складывались экспериментальные поиски, жилые постройки, составлявшие основу прироста жилищного фонда Москвы второй половины 20-х — начала 30-х годов, кажутся весьма обыденными. Однако и в этом рядовом строительстве происходили динамичные изменения, возникали и закреплялись новые принципы и приемы застройки, сохранившие свое значение надолго. Уже 1925 год был отмечен переходом от строительства малоэтажных поселков к строительству только каменных секционных домов в 4—6 этажей, причем большей частью образующих целые кварталы. Поначалу комплексность застройки связывалась только с организованным заполнением территории жилыми домами. Однако развитие идей связи жилых построек с системой общественного обслуживания переносится и на жилые кварталы, которые начинают строиться с детскими учреждениями, магазинами, банями и прачечными, поликлиниками. Такими учреждениями к концу 20-х годов дополняются ранее построенные кварталы, их начинают проектировать в единой системе с жильем; в 1930-е годы был поставлен вопрос о равномерном размещении учреждений обслуживания по участкам строительства в соответствии с численностью населения. В этой будничной работе постепенно кристаллизовались современные принципы застройки жилых территорий и организации системы культурно-бытового обслуживания.


Одним из наиболее ранних жилых комплексов Москвы стала так называемая Усачевка, жилой массив, сооруженный в 1925—1931 гг. неподалеку от Новодевичьего монастыря и завода «Каучук». Первыми здесь осуществлены два квартала четырехэтажных домов по Кооперативной улице, затем, в 1927—1928 гг., — квартал пятиэтажных домов между улицами Усачева и Малые Кочки (ныне улица Доватора), спроектированный архитектором А. Мешковым. Первоначально использовавшиеся секции с четырьмя двухкомнатными квартирами на каждом этаже заменены в пятиэтажных домах двухквартирными, обеспечивающими сквозное проветривание; появились отдельные помещения для ванны. Планировка квартала приобрела симметричность и замкнутость Стремясь компенсировать аскетическую обнаженность построек, архитектор использовал некоторые приемы рационалистической архитектуры — акцентировал углы, подчиняя их динамичному построению массы корпусов, оставил неоштукатуренными, в красном кирпиче, верхние этажи, образующие как бы фриз, ввел пятна балконов (они использованы скорее как украшение фасадов, чем как функциональные элементы жилых квартир). В целом этот очень плотно застроенный квартал обладает своеобразной характерностью, не нарушенной и сегодня.

В 1926—1927 гг. по проекту архитекторов М. Мотылева и Н. Молокова сооружен на юго-востоке Москвы Дубровский жилой массив, включающий 25 пятиэтажных корпусов (для них использованы те же секции, что и для кварталов Усачевки). Пространственная организация четырех небольших замкнутых кварталов комплекса тяготеет к симметрии; они располагаются по обе стороны 1-й Дубровской улицы, служащей главной осью комплекса. Застрой ка эта реконструирована в 1978 г. (архитектор В. Степанов и другие). Несколько позже — в 1929—1932 гг.— застраивалась Дангауэровка (Дангауэ ровская слободка), близ шоссе Энтузиастов (архитекторы М. Мотылев, Б. Блохин и другие). Здесь был создан жилой массив Новые дома, корпуса которого располагаются по обе стороны Авиамоторной улицы. Учреждения сети обслуживания строились в нем почти одновременно с жилыми домами.

Среди жилых комплексов того времени своеобразием пространственной композиции выделяется Шаболовский жилой комплекс между Шаболовкой, Шаболовским переулком, Хавской улицей и Серпуховским валом. Он построен в 1927—1929 гг. по проекту, созданному в результате внутреннего товарищеского соревнования в обществе АСНОВА (архитектор Н. Травин и другие). Пяти-семиэтажные корпуса, Г-образные в плане, развернуты под углом 45° по отношению к сторонам квартала и его главным проездам. Благодаря этому приему возникли эффектные перспективы «пульсирующих» пространств; дворики, вокруг которых объединены корпуса, интимны, отделены от проездов. Угловые части, повышенные и подчеркнутые ритмическим повторением, уступов корпуса, образуют вертикали, эффектно сопровождающие сквозные перспективы. Подчеркнутая разница между плоскими северными фасадами и расчлененными лентами балконов южными фасадами помогает ориентироваться в пространстве Внутренняя часть этого квартала хорошо сохранила свой первоначальный характер.

К началу 30-х годов относится недолговременное увлечение так называемой строчной застройкой, образованной одинаковыми, прямоугольными в плане жилыми корпусами, расположенными параллельно с равными разрывами. Считалось, что такая система обеспечивает всем жилищам наилучшую ориентацию по странам света, кварталу в целом — хорошее проветривание. При расположении домов торцами к улице они изолировались в какой-то мере от транспортного шума. Казалась большим эстетическим достижением и одинаковость множества корпусов, определяющая строгую монотонность застройки (для строительства, основанного на применении кирпича как основного материала стен, такая одинаковость особых практических преимуществ в то время не давала). Увлечение это было занесено к нам из Германии, где прием строчной застройки, впервые примененный лидером функционалистов В. Гропиусом, имел большой успех (германские функционалисты поддерживали тесные связи с советскими конструктивистами, а несколько позднее, в начале 30-х годов, многие, включая крупнейшего среди них специалиста по планировке городов Э. Мая, работали в Москве).

По принципу строчной застройки организована планировка квартала на Писцовой улице (между Петровско-Разумовским проездом и Полтавской улицей), сооруженного в 1930 г. по проекту архитектора О. Стапрана. Организующим элементом здесь служит многократно повторяющийся прямоугольный объем жилого дома, ориентированный длинной осью в направлении север — юг. Торцам, которыми дома обращены к улицам, придан асимметричный характер — плоскость торцовой стены продолжает в одну сторону круто выступающий полуцилиндрический эркер. Двумя рядами параллельно поставленных домов образован и квартал на Малой Тульской улице (1930, архитектор И. Звездин).

Отрицательные стороны этого приема были сразу отмечены — равномерность дробления территории, не позволяющая организовать различные функциональные зоны квартала, монотонность повторения одинаковых объемов, угнетающая восприятие Рабочая общественность, которая в те годы часто высказывала неудовлетворенность обликом новых жилых построек, выражала ее особенно активно по отношению к кварталам со строчной застройкой. Широкого распространения в Москве строчная застройка в то время не получила.

Крупный жилой комплекс, протянувшийся по улице Серафимовича от Берсеневской набережной до Водоотводного канала, который был создан в 1928—1931 гг. по проекту архитекторов Б. Иофана и Д. Иофана, как бы подвел итоговую черту первого периода развития жилищной архитектуры советской Москвы. Комплекс введен в сложную градостроительную ситуацию. Он стал частью архитектурного ландшафта, сложившегося вокруг Кремля, и в то же время образовал переход от застройки старого Замоскворечья к центру города. Крупные объемы 11-этажных жилых корпусов плотно заполняют небольшой квартал (площадь 3 га). Замысел комплекса связан с идеями жилкомбинатов, соединяющих в одной системе жилье и учреждения общественного обслуживания. Корпуса, имеющие более 500 квартир, сгруппированы вокруг анфилады трех дворов, связанных высокими проездами. Их дополняют спортивные и детские учреждения, столовая, универмаг, прачечная.

Крупные помещения общественного назначения выделены в особые объемы, образующие главные узлы композиции. Клуб с его мощными пилонами (здесь расположен сейчас Московский театр эстрады) образует центр симметричного фасада, которым комплекс выходит на Берсеневскую набережную. Асимметричное завершение ряда жестких, угловатых объемов, обращенных к улице Серафимовича, образовано не сколько тяжеловесной массой кинотеатра «Ударник». Менее высокое, чем жилые корпуса, здание смягчает переход к низкой замоскворецкой жилой застройке. Зал-амфитеатр на 1600 мест долгое время был крупнейшим кинозалом Москвы. Он перекрыт железобетонным сводом, доминирующим в крупномасштабной пластичной форме здания.

Решительная прямоугольность очертаний, подчеркнутая простым ритмом членений, аскетичная суровость темно-серых стен доносят до нас дух времени первых пятилеток. Но есть в композиции комплекса и другое — чувствуется в ней некая официальность, скованность, не присущая другим произведениям советской архитектуры тех лет. Б. Иофан внес в композицию элементы регулярности, уже напоминающие отдаленно о классицизме и его традициях. Лишь подспудно проступающие здесь, они начинают все явственнее проявляться в застройке Москвы после 1932 г. Поворот к ориентации на классические прообразы еще не произошел, но приближение его в домах на улице Серафимовича уже ощутимо.

Наряду с комплексной застройкой жилых массивов в Москве велось заполнение пустующих участков в сложившейся ткани города — в основном на месте обдряхлевших деревянных построек. Дома, которые строились на таких участках, многочисленны и довольно однообразны. Их облик, как правило, определяли скупо используемые атрибуты конструктивистского стиля, но в еще большей мере — жесткие экономические ограничения. Условия, определявшиеся окружением, редко учитывались в их архитектуре. Упомянем лишь о нескольких зданиях, выделяющихся своим особым характером.

На Большой Полянке, 51, стоит одно из первых крупноблочных зданий — построенный в 1929 г. по проекту инженеров Е. Костырко, Г. Красина, А. Лолейта семиэтажный дом (по-видимому, первой в Москве .была пятиэтажная экспериментальная постройка на 5-й Советской улице, завершенная в 1927 г.). Задача тогда ставилась как чисто техническая — рационализация возведения каменных стен. Всецело подчиненная строительному эксперименту, массивная постройка невыразительна, безлика. Она интересна тем, что показывает нам начало большого пути развитий индустриального домостроения, столь много значащего для Москвы

На углу Староконюшенного переулка и Сивцева Вражка останавливает внимание семиэтажный дом (1930), имеющий необычную конфигурацию плана. Вместо обычных секций прямоугольного очертания для него использованы секции, образующие в плане трилистник. Впервые такую схему в 1925 г. предложил Н. Ладовский. Дом в Староконюшенном — первая ее реализация. Благодаря этой необычной системе корпус мягко отступает от красных линий узких улиц, образуя череду открытых двориков, хорошо дополняющих непринужденную живописность этого уголка старой Москвы.

Неподалеку, в Кривоарбатском переулке, 10, в глубине сада стоит, несомненно, самая необычная среди московских жилых построек — дом, который в 1927—1929 гг. построил для себя архитектор К. Мельников. Неутомимый изобретатель, не принимавший догм, Мельников отошел от привычной прямоугольности плана, создав его как сочетание двух, врезанных один в другой цилиндров. Цилиндр обеспечивает максимальную площадь при минимальной поверхности наружных стен — такова была логическая предпосылка. Кроме экономии материала архитектора увлекала необычная возможность организации внутреннего пространства, необычная настолько, что эксперимент можно было поставить лишь на себе. Стены дома выложены как равномерная сетка, имеющая около 200 просветов — шестиугольных, вытянутых по вертикали окон. Деревянные перекрытия выполнены как диски с основой, образованной клеткой из досок, поставленных на ребро. В необычных очертаниях создана удобная и чрезвычайно выразительная система интерьеров. Необычен и облик дома-цилиндра с его ячеистой стеной, прорезанной крупным проемом над входом.

Дальнейшее развитие жилищной архитектуры Москвы пошло прежде всего в поисках гармоничных и выразительных композиций. Критика монотонности и бедности облика рядовых жилых построек становилась все более настойчивой и резкой. Газеты называли их домами-коробками и домами-ящиками. «Известия» 5 сентября 1929 г. писали в статье «Лицо социалистического города», что «современная архитектура, которая слагает ныне... облик нашего «города будущего», стоит вне эпохи, вне революции... Плохую книгу можно не читать, плохую картину можно не смотреть, но в уродливом доме нельзя не жить, нельзя не видеть уродливого городского пейзажа...». Новым лозунгом становится: «Жилые дома, а не корпуса-казармы!» Веру в возможности новаторских направлений подрывала и противоречивость их практики. Отвергая ложные эффекты, сторонники этих направлений призывали всецело основываться на формах, естественных для данной конструкции и материала. Но помыслы их были обращены к материалам и конструкциям, которыми жилищное строительство тех лет (а иногда и строительство общественных зданий) попросту не располагало. Противоречие пытались разрешить имитациями, достаточно неуклюжей маскировкой кирпичных конструкций под железобетонные и т. п. Красота лаконичных форм требовала безупречной реализации их в строительстве. А это редко удавалось.